Гулял я как-то в парке, присел на скамеечку пивка попить. Фонтанчик неподалеку журчит, тенёк приятный – благодать.
— День какой хороший, — говорю я так дружелюбно дяде средне-облезлого вида в джинсах со стрелками, что рядом со мной обретался.
Дядя свинцово глянул на меня и опять в свою книжку уткнулся. Поинтересовался я обложкой – Пушкин.
— Ага, — говорю, — читали, читали… Выпьем с горя, где же кружка?
Дядя глаза на меня поднял, взгляд помягчел, припустил в свой свинец алюминия.
— Знакомы с Пушкиным?
— Хых,- говорю, — так, ёрш твою медь, ещё как знаком, не сомневайся. Без него просто никуда. Мой дядя самых честных правил… не видал ли где на свете…
— Человеку моего происхождения без Пушкина никуда, — доверительно сообщил облезлый.
— Да ведь и у нас происхождение такое, итит твою… — поддакиваю я, холодным пивком запивая нашу теплую беседу.
— Демьян Петрович, — говорит облезлый и руку мне протягивает. – Дворянин. Потомственный. И вы, я вижу, непростой человек…
— Как сказать, чтоб не обидеть… Сами мои предки из деревни, из-под Калуги. Но точно знаю, что дед мой был на свою семью непохожий, этакий с вывертом. Смолоду был грозен он, в общем.
— Ну, — оживился Демьян Петрович, даже книжку в покое оставил.
— Ну и брехали, что прабабка в господском доме, мол, не зря полы мыла.
— Вот! – Демьян Петрович вид обрел торжественный, как на присяге. – И у меня ведь, представьте, похожая история! Я из-за своего прадеда всю жизнь матом выругаться не могу – гены слишком благородные! Пушкина вынужден читать, а ведь так тянет сборник анекдотов, например, пролистать на досуге! Так не могу, выворачивает, как от самогонки с молоком… — тут он прямо заплакал.
— Эх, ты, бедный, — посочувствовал я ему. – А я вот пиво, вишь, какое потребляю? «Козёл» называется. Дешевле не могу – с души воротит. Сидишь, бывает, в компании, все пьют, а тут, ёрш твою медь, перед людьми стыдно!
Тут рядом с нами еще один хрюндель присоседился. Рубаха на пузе не сходится, рожа красная, видать, для него пивко – что младенцу молоко, если меньше сорока – отсохнет рука. Покряхтел и затянул «Любо, братцы, любо…»
Меня аж перекосило.
— Ты, — говорю, — батька Махно! Глянь в окно – здеся люди культурную беседу ведут, а тебя, `рш твою медь, принесло сюда, на хрен-редьку.
— Стой, друг, — говорит Демьян Петрович. – Погоди его стыдить. Хорошую песню поет.
Толстый перегаром рыгнул нам в лицо:
— Пою, что хочу! Мы с Ростова-на-Дону, мы хлебаем всю страну.
— Вот! – кричит наш облезлый предводитель дворянства. – Я и смекнул! Это ж не простой человек, а благородная кровь! Казачество!
— Казаки мы, — напыжился толстяк.
— Вижу, вижу, — благостно говорит Демьян Петрович, словно пастырь заблудшей овце.
А овца эта самая поперла, как баран на таран:
— Мы таких, как ты, жид вонючий…
И здесь случилась неприятная потасовка. Казачок этот, засланный с пивной, не иначе как по наущению большевиков на нашу шею свалился. Демьяна моего — через скамейку, я кинулся разнимать, своей же бутылкой промеж глаз получил. Кто-то к нам еще заторопился, да я не стал боле разбираться, дворяне они аль крестьяне. Дунул во все лопатки, пока чекисты с мигалками не подъехали… И лучше выдумать не мог.
Что тут скажешь? Видно, суждено нам, дворянам, страдать на Руси. На обломках самовластья…