В знойный летний полдень очень пожилая дама осторожно шла по скверику, меряя шаги. На плечах у нее топорщился плащ-пыльник того грязно-белого цвета, какие можно увидеть только в старых фильмах, под мышкой была зажата палка-трость, а в руке неуверенно подрагивала современная, но поношенная сумка.
Весь мир вокруг существовал для нее не в полной мере – и уже давно. Он сузился до пары шагов вперед, а небо опустилось ровно настолько, чтобы давать возможность схватить порцию воздуха. Раз-два, раз-два, считала дама на вдох и выдох, аккуратно ставя ноги и ахая, сколько камешков и ямок, и щелей на дорожке, не говоря уже о лужах. При этом ее взгляд не отрывался от земли, что было одной из причин того, как давно не видела она ярких красок – да и не скучала, наверное, уже по ним, хотя иногда их не хватало, как и воздуха. Смысл прогулки сводился к обязанности – якобы если она могла еще выходить и гулять, значит, жизнь продолжается, и подарен еще один день, который можно узнать.
Может, потому в ней постоянно бил ключ упорного цеплянья за миг – дайте же мне дойти, дайте вздохнуть, иначе этого больше не случится. В ее мире была только она – и шанс жить, на один день, одну минуту.
Скамейка в тени – дама ее увидела, узнала, остановилась и положила палку и сумку. Поправляя на плечах плащ, села осторожно и медленно и стала смотреть прямо перед собой – переводя дух, испытывая облегчение от возможности не напрягаться более и застыть без движения.
По аллее навстречу ехал карапуз на трехколесном велосипедике с клаксоном. У него был план, и план сорвался, поэтому малыш чувствовал себя раздосадованным и разозленным. Скамейка впереди предназначалась для игры – в кармане ждала и томилась маленькая красная машина, у которой тоже было всего три колеса, зато открывались дверцы и багажник. Четвертое колесо мини-тойота потеряла именно в щели его личной скамейки, где всякая трещина была мальчику знакома и таила опасности – может быть, даже жуков и муравьев. Забег красной машинки по щелям скамейки среди жукоподобных монстров был не менее значителен, чем просмотр любимых мультиков. И утро за утром именно для его планов кто-то разворачивал синий небесный флаг, раздвигал шторы, запуская солнце, а мама приравнивалась к явлениям природы, по могуществу и значимости. Что же, внезапно та самая картинка из синего неба, зеленых крон и красной машинки – сломалась, как несложенный пазл. На скамейке сидела серая старуха.
Он подъехал ближе и дерзко, сердито, вопросительно глянул на помеху. Старуха не повернула головы, по-прежнему глядя вдаль с отрешенным лицом. Малыш сжал зубы и надавил на клаксон. Что еще можно было придумать? Наехать ей на ногу? Старуха перевела на него слезящиеся глаза и сжала губы – то ли собралась заплакать, то ли что-то сказать. Видно, ей просто хотелось стереть шумного ребенка с границ своих двух шагов. Малыш отодвинул велосипед, подавил прерывистый вздох и поехал назад, к маме.
Мама мальчика стояла рядом со своими подругами, такими же молодыми мамами, и вела оживленную беседу, картинно поводя рукой, принимая позы и меняя выражение лица. Она упивалась возможностью наконец-то вырваться из стен квартиры, пропитанной кошачьим лотком, молочной кашей и всем тем спертым духом, который именуется оковами домохозяйки. Ежедневная прогулка для мамы была «выходом в люди», в большой и прекрасный мир, где все вращается вокруг нее. Она любила себя от пушка на руках до мизинцев на босых ножках, гордилась загаром, как солдат медалями. Она смеялась громче всех над своими шутками и перекатывала их во рту, как леденцы, а когда взмахивала волосами, представляла, что это густая грива, струящаяся до аппетитных округлых ягодиц. Сбежавшая от обязанностей мама ощущала себя юной, одинокой, всем телом впитывала солнце, улыбки, комплименты, а лица подруг вызывали у нее и любовь, и злость – как будто они тоже рвались куда-то туда, где первой должна быть она.
Издалека на гуляющих посматривал некто, назовем его Наблюдатель. Они ему не то чтобы нравились – но он их понимал, с их оправданным эгоизмом, продиктованным природой. Человеческая единица раздвигала себе жизненное пространство, чувствовала себя отправной точкой вселенских преобразований и не замечала тех, кто бежал рядом с ним – потому что другой просто бежал параллельно…
Наблюдатель их жалел и осязал, как родных детей: они не виноваты, что чего-то дополнительного не оценивают, в своем естественном эгоизме. И как свершившееся уже, он видел все наперед. Видел, как старушка будет в одиночестве умирать в своей квартире, судорожно ловя воздух багрово-синюшными губами. Видел подросшего мальчика на этой же скамейке, с головой, упрятанной в скрещенные руки, злого, напористого, недооцененного и неудовлетворенного, но по-прежнему уверенного в том, что правильная картинка и истинная справедливость бывает только одна. Видел женщину, уже немолодую, в постоянных попытках уничтожить власть времени над собой и власть чужой воли над своим временем – из тех несчастливых женщин, которых легко узнать по печальным глазам, отраженным в стекле автобуса и трамвая.
Их устремления были абсолютно прозрачны. Люди живут и умирают в рамках собственных потребностей – одинокие даже тогда, когда будто бы не одиноки.
Он знал их путь до самой смерти, обычных, ни умных, ни глупых, замкнутых на себе и своих целях. Он гадал лишь о том, а что могло бы объединить их между собой, вырвать из очерченного круга «только-я», и есть ли смысл в таком эксперименте? Но человек, оторвавшись от своей природной сути и слившись со всем остальным сущим, что есть в мире, стал бы равным богам – а это вечное счастье! Оборвать цепь разочарований, выстроенную там, куда они сами себя загоняют – ведь никогда, как бы ни хотелось, не сможет один индивидуум стать центром мирозданья.
Если же соединить их – но чем и как? Чтобы разрозненное стало единым целым, надо свести все компоненты к элементарным частицам. Сломать. Разрушить. Порог боли и страха ничто по сравнению с тем покоем и единением, которое их ждет. Ах, если бы он мог, то сбросил бы огромную атомную бомбу на все, что страдает от неудовлетворенности бытием – чтобы потом, возможно, наступила эпоха совершенства.
Но атомной бомбы у него нет… Что ж, не мочь сделать много – не значит не сделать ничего, надо лишь начать с малого. По губам Наблюдателя скользнула улыбка тихого покоя, он шевельнул пальцем – и через мгновение прогремел взрыв.