Тема острова возникла после того, как Гриша Плейшман решил уехать из Москвы.
— Не могу больше, — жаловался он, вытирая пенные пивные усы, — задрали эти бабы! Ты же знаешь, как они все усиленно претендуют на мою трешку!
— Ты был женат, ты рожал детей – и хочешь просто так отделаться легким испугом? – философски заметил его друг Петр Капустин.
— Я не рожал… но неважно! Я решил уехать, все, все, не отговаривай. Продам квартиру, куплю остров. Денег хватит, и еще останется.
— Что? – откашлявшись, переспросил Капустин.
— Остров! Они, знаешь ли, недорого стоят, я случайно прочел. Там в комментах все стебались, а я подумал – почему бы нет? Остров – не квартира в центре, никто этот кусок дикой природы отнимать не захочет. Буду там жить! Дауншифтинг, слыхал?
— Интересно… — промямлил Капустин. – А где? В Карибском море, как Джонни Депп?
— Можно и там! А можно где-нибудь в Канаде или штате Мэн. Или в Шотландии, например, а?
— Ага… Думаю, ты уже знаешь, как будет на гэльском «должен остаться один»?
Гриша посмотрел на друга глазами обиженного мопса:
— Я серьезно, Петя.
Ему не нравилось, если шутил кто-то, а не он сам.
— Извини, сглупил, — немедленно отреагировал Капустин, чтобы его успокоить.
Поиски подходящего острова заняли все свободное (да и рабочее) время Гриши. Каждый вечер он звонил другу и высыпал на него ворох новостей об островах, удивительных странах и сравнительных ценах.
Его окончательный выбор Капустин воспринял как неожиданность.
— Все, покупаю, Петечка, — сказал Гриша как-то слишком легковесно, как будто речь шла о сандалиях.
— И где?
— Остановился на расеянском острове. Не нужен нам берег турецкий, а в Африке нет островов.
Они обсудили подробности, поделились сомнениями и мнениями, потом свежими анекдотами и плохими новостями и расстались на самой грустной ноте.
После этого Гриша пропал и не звонил целую неделю.
Звонок раздался в воскресенье вечером.
— Пожалей меня, Петечка, — трагически прозвучало в трубке.
— Бедный еврейский мальчик, — послушно ответил Капустин.
— Сволочь ты, — сказал Гриша. – У меня все обломалось. Инка, вторая моя, виновата. В общем, делим квартиру, не факт, что только с ней. Сейчас точно ничего продать не могу.
И что-то добавил про не-судьбу.
Капустин сидел, как обычно, перед телевизором с выключенным звуком, смотрел на знакомые лица дикторов и хронику происшествий и чувствовал себя птицей, у которой на каждой лапе по гирьке.
Ночью ему снился остров, тихий и одинокий. Волна шуршала о песок, птица кричала над гнездом – остров ждал чьей-то ноги и руки, чтоб ожить, довериться и отдаться на милость.
Днем он позвонил Грише и начал с обвинений без предисловия:
— Врешь ты все, никто у тебя квартиру и не пытался отсудить. А Инна вообще в Израиле с прошлой зимы.
— Ты прав, — вздохнул Гриша и похрустел сухариком в трубку. – В политику я решил идти. Еврей, бабник – у меня все перспективы, сам понимаешь. Так что остров никак в эту картину не вписывается. Планы наполеоновские! Работаем круглые сутки, знаешь, какая у нас команда! Может, ты с будущим президентом разговариваешь!
— Эк ты… — вздохнул Капустин.
— Пойдем к нам, а? Будешь у меня главным генпиардиром!
— Да не хочу я никаким пердиром. Я русский, лентяй и дурак – у меня никаких перспектив.
— У дураков перспектив еще больше, а вот у русских лентяев – только одна…
Решение подспудно зрело в Капустине и окончательно вызрело в один из шумных дней, обычных для всякого города.
На потолке топали соседские дети, в то время как люди в ярких жилетах дробили им спортивную площадку во дворе, а в магазинах толпились пенсионерки, выбирая сорта сыра дней своей молодости, и из машин громыхали разухабистые песни о хороших сыновьях, которых дождалась мама.
— Гриш, — сказал Капустин, прижимая мобильник к небритой щеке, — можно я съезжу на твой остров?
— Он не мой, — мигом отреагировал Плейшман, попутно отдавая судьбоносные приказы своей команде.
— Неважно, я же не жить туда! Посмотреть только, – возразил Капустин обиженно.
— Не думаю, что для этого нужно оформление визы, — хмыкнул Плейшман. – Щас скину тебе на емыл координаты.
И отключился.
Лодка пахла навозом.
Или навозом пах местный мужичок, который подрядился доставить Капустина на остров.
— Сам я не умею грести, извините, — сказал ему Капустин, оправдываясь. – И плавать не умею, — добавил он зачем-то.
— Возил давеча немного кизяков, — сказал мужичок, настороженно следя за лицом Капустина. – Топить надо чем-то, годная вещь. Не мне, не мне, это я сестре, ей вечно всего мало.
Петр кивнул, отвернулся и стал смотреть на воду, а еще на мелкие острова, сложенные из зарослей кустов и болотной травы, и думал, который из них плейшмановский, и выдержит ли он Петин вес.
— На месте уже, — сказал мужичок, лихо разворачиваясь, как Шумахер на треке. – Может, подкинешь еще на пару бутылок?
— Конечно, — охотно согласился Капустин, рассматривая остров.
Все там было, как надо. Речная, пахнущая тиной и рыбой, мелкая волна игриво лизала песчаный берег с камушками и раскрошенными мелкими ракушками. Пробки от бутылок тоже выглядывали из песка, но Капустин старался их не замечать, всякая коряга с лохмотьями коры казалась ему приятнее.
— Камыш! – радостно сказал он, глядя на рельефные шоколадные столбики.
— Шумел камыш, — согласился мужик, размашисто закуривая беломорину. – Ладно, расплачиваемся, и двинул я взад.
— А я? – растерялся Капустин.
— Вернусь за тобой через пару часиков, хватит?
— Так быстро? Ладно, спасибо, — крикнул он уже вслед своему лодочнику, покидающему его в клубах папиросного дыма.
Остров Капустин обошел за полчаса.
Дом или палатку, или шалаш, можно было поставить на пригорке, где колосились травы с ромашками, а остальная территория заросла тальником вперемешку с кустами ежевики и шиповника.
Потом он посидел на бережку, слушая крики птиц и плеск рыбок, отдаленное мычание коров, тарахтенье трактора и трясучее погромыхивание кузова грузовиков, все это хорошо разносилось по реке.
— Покой, — сказал Капустин, отгоняя комаров и мелких худеньких осообразных.
В ответ ему кто-то прочирикал и кто-то плеснул.
Через два часа лодочник не явился – похоже, премия на пару бутылок оказалась лишней.
Петр осознал, что его городская закомплексованность не позволяет ему даже в туалет сходить под куст, а тем более питаться подножным кормом – есть тоже хотелось.
— И что мне делать? – сказал он вслух.- Ловить рыбу и ставить силки на птиц? Есть их придется сырыми. У меня даже зажигалки нет.
Он подождал еще час. Ничего не изменилось. Только солнце уже не так припекало, а как-то с прохладцей лениво грело, напоминая о ночном отдыхе.
— Может, какую корягу бросить на воду, зацепиться за нее и плыть? Река ведь, не Атлантический океан, — и Капустин с сомнением посмотрел вдаль, на середину, где волны уже были полновесные и темные.
Петя дошел до коряги, проваливаясь в мокрый песок, и попробовал сдвинуть ее с места. Сначала ничего не получилось, словно корягу забетонировали, потом она стала переворачиваться, осыпаясь песком, и на берег выползла потревоженная серая змея.
— Ты – уж! — сказал Капустин, торопливо различив желтые пятнышки возле плоской головки, и отер пот со лба.
Уж равнодушно заполз поверх коряги и свернулся на вечереющем солнышке поймать теплые лучи.
— Я убью тебя, лодочник, — сказал Капустин и тут услышал долгожданные удары весла по воде.
Мужичок был не один. В лодке напротив него сидел кто-то, похожий на готик-рокера, в чем-то черном без причуд. Капустин изумленно раскрыл глаза и ощутил, как пустой желудок сжался от страха.
— А я говорил отцу Науму «Не наш клиент, зря со мной потащились!», но он у нас упрямый, — пьяненьким голосом звонко крикнул мужик.
— У меня верная примета есть, — продолжал он, когда лодка с силой ткнулась носом в песок. – Те, которые наши, они звуков не слышат. И смотрят, как сквозь туман. А этот, то есть вы, не знаю, как вас по имени, всё оглядывались, примечали, прислушивались!
— О чем вы говорите? – разлепляя спекшиеся губы и подходя к лодке на непослушных ногах, спросил Капустин.
— Знамо дело, о тех, которые сюда самоубиваться едут. Хрен их знает, место, что ли, у нас такое! По-разному стараются, но всё одно схоже. Некоторые топятся, но тоже как-то нескладешно, к берегу их прибивает. А отец Наум со мной тут как тут, при божьем деле.
— Я нет!.. Я потому, что мой друг хотел тут!..
— Может и хотел, но передумал. А вы надумали.
— Оставь человека, Егорий, садитесь же, — мягким дискантом сказал отец Наум.
Капустин неловко забрался в лодку, глядя на исполнителя ритуальных услуг даже не с испугом, а с ужасом.
— Вот непруха, а я уже вашу телефонку присмотрел, — продолжал свой пьяный треп лодочник, работая веслом и похохатывая.
— Берите, конечно, — обреченно сказал Капустин. – Все равно хоронить собирались.
— Не обижайтесь, Егор не виноват, он привык к этому, как к обычной работе, — проповеднически подал голос отец Наум. — Грех не он, а люди совершают, он всего лишь перевозит их через реку забвения, как Харон. Тут ведь в чем объяснение? В одиночестве на природе проще уйти в мир иной, это можно понять. Несчастные думают, что возвращаются к истоку, к Богу, а Он тут близко ждет их. Видеть и слышать этот мир им невмоготу. А ведь это не Господь такие мысли внушает мирянину!
И посмотрел с укором, поблескивая загорелыми скулами и пронизывая земным крестьянским (христианским!), в белых лучиках, прищуром.
Под этим взглядом Петр оторопел, хотел возразить и оправдаться – но не нашел слов.
С вокзала Капустин решил идти до дома пешком, тем более, что на транспортной карточке, которую он нашел в куртке, поездок не осталось.
Вышел с площади, заглатывая коктейль из ароматов автомобилей, асфальта и урн, разминая затекшее после неудобного сидения и лежания тело, и моментально ощущая, как город принимает блудного сына, и осознавая, что вот оно, искомое, вот он, этот остров, который ждал его!
Город, многолюдный и переполненный, дарил ему привычное ощущение благостного одиночества в толпе, думал Капустин, размашисто шагая по неровному тротуару. Особенно ночью или вечером, когда улицы его были подобны океану, где ты всего лишь капля или песчинка, паришь над бытием в свободном полете, это единение дает жизнь, лишая индивидуальности, возраста, пола, внешности – и ты есть элементарная частица, капля в океане, и сила его вся принадлежит тебе.