В марте Париж разнообразен по погоде.
Прилетел я в ясный теплый день, а на следующий пошел снег.
Я вышел из своей дешевой гостиницы у вокзала Сен-Лазар и двинулся, рассекая мокрую лавину, вниз по улице, не думая, зачем и куда.
Снег падал крупными хлопьями, многие прохожие открыли зонты, но еще больше было тех, кто шел с открытой головой, не обращая внимания на снег.
У меня не было с собой зонта, а считать снегопад небесной манной я тоже не привык, поэтому запрыгнул в телефонную будку и некоторое время смотрел сквозь грязное стекло на феерическую картинку «Люди в чем-то белом с причудами».
В будке было тепло и даже уютно.
Я пошарил в кармане, достал карточку, вставил в прорезь и набрал знакомый номер.
— Алло? – вопросительно откликнулся женский голос.
Я откашлялся и сказал:
— Привет.
— Господи, Игорь, это ты! – воскликнула моя жена. Бывшая жена. – Откуда ты звонишь?
— Из автомата. Я в Париже. Пережидаю снегопад в телефонной будке.
— Ты с ума сошел… звонить из автомата – на это только ты способен…
Голос у нее был очень огорченный, расстроенный.
— У меня случайно оказалась карточка и на ней случайно завалялись деньги, я и подумал – почему не позвонить.
— Чего ты хочешь?
— Я? Ничего. У тебя все в порядке? Голос какой-то несчастный.
— Голос у меня такой потому, что я с тобой разговариваю и не знаю, что ты можешь учудить. Я думала, что ты забыл уже, смирился… А ты опять.
— Чего я опять? Говорю с тобой? Ладно тебе, небось рада, соскучилась по родному языку и моему родному голосу.
— Ну… в общем да… Хотя нет. Игорь, я тут привыкла уже ко всему. А ты вот все никак. Лучше бы женился.
Потом она крикнула что-то по-французски в сторону. И еще несколько раз сказала вроде «уи».
Я засмеялся.
— Я просто хотел подышать с тобой одним воздухом. В марте у меня день рождения, поэтому иногда бывает грустно. Если ты помнишь.
— Помню. Игорь, я прошу тебя, не надо, — голос у нее был не просительный, а твердый, как у учительницы.
— Конечно, — ответил я. – Ничего больше не надо. Но все-таки… я тебя целую. Пока, Оля.
Я открыл скрипучую дверь и вылез под мокрый липкий снег.
А назавтра было снова солнечно.
Я доехал на метро до станции Шарль де Голль, от Арки прогулялся по Елисейским Полям, рассматривал идущих мимо женщин. Мне вдруг показалось, что одна из них похожа на Ольгу. Хотя я ведь не знал, может, она уже не носит длинные волосы, и у нее красивая модная стрижка – например, вся из одной большой челки, как у пони.
Мне нравился скверик на Елисейских, там в солнечную погоду я дремал на скамейке не один раз. Я сел, вытянул ноги в нечищеных ботинках на толстой подошве и расслабленно посмотрел на кусты и людей. Вокруг клубился золотой туман с тихим убаюкивающим шумом, и я вспомнил Крым, и как мы с Ольгой любили там отдыхать. «Сонный скверик,» – подумал я, закрывая глаза.
Разбудил меня мужской бас, который спросил на хорошем английском что-то, сквозь сон я не понял что. А потом этот бас сказал:
— Вы ведь не француз?
— Нет, — ответил я.
Мне пришлось посмотреть на него.
Это был негр, и я сначала подумал, может, он из уборщиков или из уличных торговцев всякой сувенирной ерундой.
Но потом я понял, что ошибся: у него было другое лицо, интеллигентнее, красивее, чем у обычных чернышей. Нос не расплющенный, а прямой, и глаза такие… острые. Голубые джинсы и черная куртка тоже не выглядели секонд-хэндом.
— Ненавижу их, мерзкая нация, — сказал негр. Он сидел рядом со мной на скамейке, и от ничем не пахло. Интересно, обычно от чернокожих пахнет резко сладковато, а я болезненно отношусь к запахам.
— Почему? – спросил я.
— Подлые.
— Да?
— Взять хотя бы Французскую революцию! С каким омерзительным удовольствием они рубили головы направо и налево, наполняя корзины. Или во Вторую Мировую – вели себя как трусы, а потом наказывали своих любвеобильных женщин, которых не могли защитить от немцев.
— Да, дерьмо, — согласился я. – Или еще их вино – кислятина. Я туда добавляю колу. А в их багеты, сухие бутерброды длиной с руку, лью кетчуп.
Кажется, я его поразил, он смотрел на меня с удивлением. Когда же пришел в себя, неожиданно резюмировал:
— Поэтому их не жалко убивать, чтобы заработать на жизнь.
Я кивнул с задумчивым видом.
— Меня не взяли в уборщики, — сказал негр. – Ублюдки! Придрались к документам. Поэтому я решил: «Ах, так! Тогда стану киллером!» Всегда кому-то могут понадобиться услуги киллера.
— Разумно, — согласился я. – Тем более у вас удачный цвет кожи: не видно в темноте.
Он спросил, как о чем-то обыденном:
— А вы не нуждаетесь?
— Я? Нет, конечно.
— Ну может быть, есть кто-то, кого вы ненавидите… Есть?
— Что? А, да… Конечно. Муж моей жены. Увел ее у меня.
— Простите?..
— Моей бывшей жены. Я бы его пристрелил без всякой жалости. Нам было хорошо вместе, просто я не так богат. К тому же Франция привлекательнее России. Хотя не для меня.
Он снова помедлил, откинув голову и глядя на прохожих.
— Так вы хотели бы его убить? Чтобы ваша жена к вам вернулась?
Я задумался.
Сначала хотел ответить «да». Представил, что мы с женой снова будем вместе готовить ужин или ругаться из-за мокрого полотенца и грязных носков. И еще мне незачем будет приезжать в Париж.
И сказал «нет».
— Почему?
— Я ему отчасти благодарен, моя жизнь стала романтичнее.
— У вас? Или у жены?
— У обоих. У нее своя, с этим французом, помоги ей бог, как она живет с этим лягушатником…
«Лягушатник» я сказал по-русски, но он не переспросил.
— А у меня своя. Я сюда, как бы это объяснить… как будто в гости к ней приезжаю, хоть мы и не видимся. Мне нравится.
И я улыбнулся ему. Искренне, потому что меня правда все устраивало.
— Я рад, — сказал он. – Я думал, вы сильно переживаете и хотите мстить.
Я покачал головой, а он пояснил:
— Потому что я тот самый… «лья-гу-шат-ник».
— Вы муж Ольги?
— Да, я ее муж.
Я протянул ему ладонь для рукопожатия, и он ответил тем же.
— Отлично, — сказал я. – У вас приятное лицо. Я-то удивлялся, что человек с таким лицом – и вдруг уборщик.
— Нет, — ответил он, — я, как бы это объяснить… выполняю особые поручения, улаживаю конфликты и все такое.
И поскольку я молчал, он добавил:
— Разные бывают способы уладить.
Так-то вот, это оказался муж моей Оли, думал я, пока шел к метро. Не знаю, правду ли он сказал по поводу рода занятий или просто своеобразно пошутил…
Но в Париж я больше не приеду.