— Землей пахнет… До слез пронзительно вечером пахнет землей, травой, деревьями. Не знаю ничего лучше.
— Хлеб? Вино?
— Наверное, да. Но они уже от рук человеческих и для человека. А это – самая суть, как она есть. Вдыхаю, не могу надышаться. Трава, стога, роса… И земля – как бесконечность жизни.
— Разве не небо – бесконечность жизни?
— Небо? Там, далеко, кто знает, что-то существует? А здесь я чувствую каждую точку: за деревьями и дальше, за холмами, темно, тихо, укромно прячутся цветы в росе… Я их вижу, они ложатся мне вот сюда.
— Ты снова о том же… Можно ли так? Не думаю. Всех обогреть – хватит ли сил?
— Меня это приводит в отчаяние – что я не могу дотронуться до каждого, коснуться ладонью, сказать: «Все уладится». Я так хочу быть полезным любому человеку, зверю, растению…
— Не много ли ты на себя берешь, а? Зачем тебе все это? Власть? Популярность? Самолюбование? Я не понимаю!
— Ты так умеешь все подмечать… Что сам думаешь?
— Я в недоумении. У тебя уже все есть! Ты равный царям, тебя знают, к тебе тянутся, у тебя последователи, которые ловят всякое слово. «Он сказал»! Ты этим упиваешься, признайся?
— Я жалею, знаешь, о чем? Что я не молчал все это время. Я несовершенен, как и другие. Я тоже иду по пути, я оступаюсь и ищу направление. И на том пути, ошибаясь, сомневаясь, а потом вдруг укрепляясь – я говорю то, что думаю. Понимаешь? Я открыл Это, Это – Истина, к которой я шел. Но когда произносишь вслух, все теряется и снова подвергается сомнениям.
— В том-то и дело… Ты мог бы быть гениальным философом, писать книги, тебя читал бы любой, кто хотел, а потом, прочитав, задумывался и сам искал путь. Просто будь собой! И сам по себе, над толпой.
— Не могу.
— Почему?! Я понять хочу, мне важно, кто ты? Что это вокруг тебя – на потеху твоему тщеславию?
— Я отвечу. Может, ты поймешь, а может, не поверишь и посмеешься надо мной. Когда я думаю обо всех слезах и горе вокруг меня, когда сердце мое разрывается в клочья и отчаяние застилает глаза, я понимаю всю тщетность того, чтобы объять необъятное в стремлении согреть каждого. Но мое желание помочь от этого не становится меньше – человеку ли, или животному, или последней былинке этого больного страдающего мира. И я не устаю отдавать и отдавать себя, пытаясь что-то изменить к лучшему.
— Послушай теперь, что я тебе скажу. Ты наивный человек – я никого не встречал наивнее, глупее, беспомощнее, хотя все считают тебя мудрецом. Знаешь ли ты, что те, кого ты так жалеешь, за кого готов умереть самой мучительной смертью – они не испытывают к тебе ни малейшей благодарности. Они смеются за твоей спиной – даже те, кому ты помог! Потому что твое милосердие для них – слабость воли и ума. Они забудут о твоей доброте в первую же минуту после твоей смерти, даже испытают облегчение, что нет больше кого-то, кому они обязаны своим благополучием. Пойми наконец!! Я хочу раскрыть тебе глаза!
— Знаю. Да мне и не нужно их благодарности.
— Тогда где ты берешь силы, как не в благодарности?!
— Я думаю, источник в самой сути… Видел ты когда-нибудь, как вползают солнечные лучи в темный погреб? Сначала по ниточке, по пылинке, потом полоской света – и вот раз! Широкий поток лучей бьет все сильнее, согревает ледяной погреб, с каждой минутой становясь все более слепящим и горячим! Любовь – она равна целому миру, а может, бесконечным мирам Вселенной, у которой нет границ…
— Как можно любить целый мир? Люби мать, друзей, женщину – всех по-разному. Но любить бездомного пса как родного отца – это глупость. Или лицемерие.
— Ты так думаешь? Я не буду спорить, незачем. Ты убежден в обратном, что соответствует твоей природе, природе рожденных для расчета и успеха. Ты думаешь, что поступаешь умно, а на самом деле этот ум бесполезен, как бесполезен твой хитрый план. Твое предательство убьет тебя, и мне грустно не потому, что я бессилен тебя убедить и уберечь.
Мне грустно потому, что я знаю: не ты один предашь меня.