Зачет мне не сдать.
На днях мой соотрядник Анур спросил:
— В параллельном у тебя кто? У меня очень древний старикан. Не знаю, как с ним лучше общаться…
— Нет, у меня… Не старый.
Не старый. Знал бы Анур, что это совсем… В общем, это Джейми.
Я увидел его в первый раз, как вспышку, белую вспышку света. Я просто сидел за столом сонный и завтракал. И вдруг понял, что я на кого-то смотрю и с кем-то разговариваю, и это не мама.
Сначала я почувствовал боль, такую сильную, но не физическую, а эмоциональную – жалость до слез. Как будто это я, но не нынешний, а потерянный, утраченный. Перед моими глазами возник асфальт, серая зернистая поверхность. Он топорщился кристалликами песка, и каждый был крупный, как под увеличительным стеклом. По этой шершавой полосе чертилось белым… не мелом. Чем-то даже мягче, чем мел. Рука была детской, пальцы перепачканы в белой пыли, и они рисовали квадрат за квадратом, а в левом верхнем углу цифра.
— Кисло пахнет, — сказал я, глядя на огрызок в его руке.
— Это таблетка, — ответил серьезный голос, детский голос.
— Большая! – удивился я.
— Да, они большие. В рот даже не влезают. Если только у кого-то рот как пасть – тогда можно, уместится.
Я его слышал, но не видел, поэтому у меня возникала мысль, что это я сам. Понемножку я видел то, что было рядом с ним: серая панель косоура, три ступеньки лестницы, светлая коробка здания с витринными окнами. Газон – лысый, скудная травка и мелкие белые цветы, засушенные зонтики с одуряющим запахом.
— А ты чего здесь сидишь? — спросил я, пытаясь его разглядеть.
Рядом со мной, но за чертой этого мира, мама спрашивала, сделать ли мне бутерброд. И я ей даже отвечал, вяло и сонно.
— Маму жду, — ответил он, и я вздрогнул от такого малого совпадения, как одновременное присутствие наших мам. И еще подумал: вот оно, я дождался, наконец-то, это мой параллельный! А потом сразу: ну все, мне конец, это же ребенок, зачет не засчитают. Какую информацию я смогу от него получать? Про то, за что его сегодня мама наказала?
И тут он на меня посмотрел. Я плохо видел лицо, отчетливо только белую треугольную панамку у него на голове, а внизу красные дырчатые сандалии на его ногах, возле нарисованных меловых квадратов. Но взгляд… Взгляд был не просто взрослым – очень мудрым, слишком спокойным, как у человека, который прожил жизнь и ожидает смерть. Он смотрел сквозь этот день, сквозь пыльные лучи, сквозь дурманный запах цветов – сквозь меня. Его мало что интересовало и заботило, и он как будто знал все. Возможно, оценки его были низкого уровня, но ведь их легко соотнести… А может, это не низкий уровень, а упрощенный, сведенный к простым величинам, что гораздо ценнее!
Но кто из преподов мне поверит…
— Джейми, — сказал я, точно зная его имя.
Он вздрогнул и поморщился.
— Не называй меня так. Мне не нравится.
— Но тебя так зовут?
— Да. Джейми Джемисон.
— Я бы назвал тебя по-другому, — сказал я, удивляясь, как хорошо мы с ним понимаем друг друга, даже если языки не совпадают по месту и времени.
Но он кивнул – мы были на одной волне.
Я увидел его снова, когда смотрел с платформы вниз. Мне требовалось попасть на другую сторону путей – лестница была высокая, многоступенчатая и расшатанная, дребезжала даже от ветра.
И тут я увидел Джейми на крохотном балконе, одиноко прилепленном к высокой стене. Он сидел на плитках, ближе к стене и подальше от бездны, отделенной от него редкими прутьями решетки. Маленькая рука, подрагивая, держала брусок мела.
Я почувствовал его страх, подпаленный солнцем и похожий на цементную пыль.
— Боишься высоты? – спросил я, поднимаясь по железным дырявым ступеням далеко по месту и времени от него.
— Нет, — ответил он, напряженно глядя перед собой. – Я люблю карусели и качели, самые высокие. И другой балкон люблю. Но не этот. Он опасный. Я чувствую опасность, всегда.
— А зачем же тебя мама оставляет на опасном балконе? – усомнился я.
В его молчании я прочел недоумение. Остановился, держась за перила в ошметках облупившейся краски, и думал, можно ли чувствовать опасность независимо от обстоятельств.
— Мама по-другому считает, — ответил тем временем Джейми, и я почти услышал, как он пожал плечами. – И потом, человек чувствует свою опасность, а не чужую.
Меня поразила эта мысль, которая никогда не приходила в голову. Я смотрел вниз на рельсы, на щебенчатую насыпь, подо мной со скрипом раскачивалась конструкция лестницы – а страх отсутствовал. Даже солнце подмигивало сквозь тучи, у нас это редкость несусветная.
Надо бы догадаться, что аномальное в нашей хмари солнце не к добру.
Дальше было так.
Из-под ноги Джейми выкатился комочек бетона – и полетел вниз. Джейми вздрогнул, как будто это не камешек, а он сам падал в бездну.
Я почувствовал удар изнутри, меня прошило, перерезало воздушной волной.
И я стремглав бросился по лестнице вниз, на другую сторону платформы.
Потом, когда я ощутил вибрацию и звук на самой высокой частоте – успел оглянуться и увидеть, как резким взмахом рассыпалась и рухнула металлическая конструкция, фейерверком вознеслись обломки и люди вместе с ними.
И я понял, что засчитают мне зачет или нет, но у меня имеется тема для разговора с военпреподом.
— Ты уверен, что это он предупредил тебя, а не сам разрушил лестницу?
Я подумал несколько секунд и ответил:
— Нет. Не уверен. Хотя он мне нравится, зла в нем я не заметил.
— Зло и добро это не суть на определенных уровнях, — поморщился военпрепод. – Есть действие – и безразлично, во благо оно происходит или во вред. Расскажи еще раз, как все происходило. Сначала он испугался?
— Он был сразу испуган, когда сидел на балконе там, у себя. А после вниз упал камешек, и была мгновенная ужасная мысль о падении, которую я поймал от него.
— А дальше?
Я рассказал про удар, который заставил меня…
— Что заставил? Бежать? Или сначала что-то еще сделать?
Я замер, потому что понял, к чему он клонит.
— Нет, — сказал я. – Ну вы же не можете так думать.
Препод скептически смотрел на меня и кивал как-то легко, качал головой, а сам размышлял не обо мне, а о чем-то уже другом.
Я не видел Джейми несколько дней. А потом как-то на закате шел к дому, глотал теплую воду из бутылки, согретой в кулаке – и опять вторая реальность рядом. Он в ящике, полном песка, под скамейкой.
— Ты чего тут? – удивился я. И глотнул воды. И почувствовал, как он сглотнул сухим горлом среди горячего песка.
— Прячусь.
— От кого?
— Значит, надо, — ответил он туманно и невпопад, кося глазом через щель, припорошенную песком.
Я прощупал его через свои импульсы и понял, что он не испуган, ему даже весело. Поэтому и решился спросить:
— Та лестница, которая рухнула… когда ты сидел на опасном балконе и…
— Какая лестница?
— Ладно, неважно. Скажи, ты видишь мой мир?
— Нет. Я тебя… не то что вижу, но ты со мной. Хотя мне кажется, что это я сам с собой разговариваю. Я всегда только сам с собой бываю.
Он стал аккуратно вылезать из ящика, стряхивая песок, а я поймал себя на мысли, что боюсь его действий. И даже украдкой оглянулся вокруг, на тихие ряды домов.
— Ты очень славный, — сказал я, чтобы задобрить его, что ли. – Знаешь?
— Знаю, — ответил он довольным тоном. – Очень, во всем. И еще я самый умный, хотя мне это кажется нормальным. Меня удивляет, какие глупые другие люди.
— Я тоже?
— Нет. Сказал же, ты – это я. Как будто я смотрю в окно своей комнаты во двор внизу. Двор очень большой, сзади наш дом, справа (или слева, путаю) еще дом угол в угол, а в конце его, далеко – третий. В этом пустом дворе редко кто бывает. Но ты точно там, за окном.
Я представил, как смотрю на Джейми сквозь пыльное стекло и сам увидел свое отражение.
— Я хотел сказать тебе, что в моем мире мы вдвоем с тобой кое-что сделали. Я думал, что ты меня предупредил как-то об опасности, но оказывается, мы все это и натворили. Не было других причин и другого оружия, только я – и ты.
— Когда ты появился, я тебе зачем-то был нужен?
— Да. Мне важно было наладить контакт в параллельном, ну, в твоем мире, чтобы узнать полезное. О лекарствах, например. Ты вот часто болеешь?
— Постоянно. Но лекарства совсем не нужны, они не лечат, просто мама требует, а я привык.
— А что же тебя лечит?
— Я сам. Вдруг думаю, что пора бы выйти погулять. И все.
— Круто… А я еще о войне хотел узнать. Потому что здесь…
— Война? Война есть всегда. Люди – это как … жуки. Шуршат и трутся друг об друга, пока не иссохнут, не оторвут себе лапки, крылья и головы. Еще они похожи на острые камни, которые бьются в дробилке, пока не станут песком. Это и есть война.
— Погоди. У нас там сейчас все серьезно, и я должен найти ответ, как получилось, что я…или ты…разрушили кое-что. Это важно.
Я вспомнил людей, падающих россыпью вниз, и снова глотнул воды:
— Знаешь, если я на такое способен, то могу быть полезным, и это не какой-нибудь зачет у военпрепода, а сверхвозможности…
Джейми передернул плечами и выразил свое несогласие гримасой. Я так хорошо его ощущал, что мне показалось, это сделал я. И я подумал, что сверхвозможности не всегда улучшают жизнь – или даже всегда ухудшают?
Тут он резко обернулся, как будто его окликнул кто-то недружелюбный – возможно, человек, от которого он прятался.
Теряя равновесие, я задохнулся, открыл рот, как рыба, уронил бутылку и бросился бежать со всех ног.
— Вы думаете, что от стресса он… что из-за этого я…
— Конечно, это уже всем понятно и подтвердилось, — прервал меня бесстрастный голос собеседника. – Ну-уу, здесь тебе нет смысла оставаться, сам понимаешь. В другом месте ты будешь ценнее и полезнее.
— Вы используете мои сверхвозможности…
— Не надо громких слов. Мы используем твое удачное взаимодействие с параллельным (или, скорее, его с тобой), благодаря которому ты просто ходячий Апокалипсис.
— Но я… всего-навсего курсант начальной ступени. У меня даже зачеты не сданы. Я многого не знаю и…
— Ничего тебе знать не надо. Ты начинка, ты наш проводник к так называемому источнику энергии. От тебя там будет толку больше, чем от целой армии.
Я сделал еще одну попытку:
— А если я не смогу установить с ним контакт?
— Сможешь. В любом случае, стоит рискнуть. Смотришь новости? Тогда способен догадаться, куда мы тебя перебросим, спеленутого, как младенца. Квадрат Сигма-18.
«НЕЕЕЕТ!!!»
Я шел по пешеходному краю эстакады и бормотал в пространство. Джейми, услышь меня, Джейми! Я, оказывается, начинка, парень. Я хочу служить стране с твоей помощью, но не быть четвертованным жуком и стертым камнем. А теперь за меня все решили. И что же мне… что же нам остается?
Зной и песок коснулись моего лица.
Джейми ехал по пыльной бурой траве на старом драндулете с четырьмя колесами. С рамы сыпалась ржавчина, скрип взлетал эхом к безглазым окнам домов, а ноги в красных сандалиях крутили педали с удвоенной скоростью.
Он был счастлив.
Это я был в панике.
И тут меня пробило, озарило, осенило, что сейчас произойдет. Если бы я и знал, как предупредить его, то не успел бы в любом случае. Из меня вмиг будто выкачали воздух вакуумным насосом. Придя в себя, я заорал:
— Спасайся!!!
Стоял посреди эстакады и орал, багровея от натуги, и видел его глазами, как над ним складывались, словно бруски мела, белые кубики домов.
Умолк и услышал в ответ замедляющийся скрип педали и гаснущие слова:
— Я тебе помог? Я знаю, когда пора гулять.