Случилось все внезапно. Бывает «запно», когда планируется, а бывает вне того, что мы хотели. Вот как раз так оно и произошло.
Мы с папой ехали к бабушке-дедушке, чтобы меня там оставить. Ничего не поделаешь: когда папу отправляют в командировку проверять какой-то там запуск (я его вижу большой ракетой, с огненным взрывом, потому что ведь это и есть запуск?), меня он отвозит к бабушке-дедушке, ведь оставлять меня одного в пустой квартире нельзя, я это понимаю, чего уж там… Мамы-то у нас нет. Она жива, но не с нами, просто она, как говорит папа, «строит карьеру в стране кенгуру». Есть такая страна, где кенгуру можно встретить даже по дороге в аптеку или в магазин, они там вместо собак прыгают по улицам. Я бы тоже не отказался пожить в такой стране, и, как сказала мама, уезжая, она меня заберет, когда устроится. А пока я буду ей обузой. На эту «обузу» папа так разозлился и так стал бузить, что потом они чуть не подрались, а мне было грустно и хотелось, чтобы наступила тишина. И она наступила, когда мама наконец уехала.
Это я объясняю, чтобы было понятно то, что произошло дальше. Мы выехали из дома позже, чем задумывалось, то есть «запнилось», вот и получилось – вне. А все из-за меня… Я опрокинул кашу, потом поскользнулся на ней и сам упал… Каша противная, но я правда не нарочно, просто я нервничал, мне не хотелось ехать к бабушке-дедушке. Там мне всегда плохо, тишины у них никогда не бывает, дедушка всегда «датый», как говорит о нем бабушка, ругается на нее нехорошими содрогательными словами, она ему отвечает – вот я и содрогаюсь целый день, а ночью прячусь от них под одеялом и плачу без звука.
Но все равно, это из-за меня так получилось, что мы оба с папой были расстроенные, а дорога – полная машин, час пик, как сказал папа. Меня дедушка учил играть в карты, я знаю, что пик – это такое черное сердце со стрелой. Значит, и время тоже неприятное… Сначала нас кто-то пытался «подзарезать», папа сильно ругался, прямо как дедушка, теми же содрогательными словами. А потом было сразу как будто сверху и сбоку грохот, скрежет, мы пролетели вперед – и перевернулись, мне даже понравилось. Я хотел сказать: «Папа, здорово, как в цирке!», но увидел, что папа не шевелится, а на лбу у него кровь. На самом деле я не дурак, как меня называет дедушка, я телевизор смотрю, когда один, поэтому много знаю. И я потрогал папину шею – она была теплая, и жилка на ней билась. Папа жив, понял я, только полечить его надо, йодом смазать и забинтовать.
Из машины я выбрался легко, потом набежало много народу, все кричали, приехали еще врачи и милиционеры… Папа их называет то менты, то полицаи. Я в этом их крике себя почему-то чувствовал вполне уютно, они мне все нравились, такие заботливые, что-то хотели важное для нас с папой сделать.
Когда о папе говорили врачи, я стоял и слушал, чтобы не пропустить ни слова, поэтому запомнил, что «закрытая черепно-мозговая травма, скорее всего, ушиб мозга, уже час как без сознания, так что везем и побыстрее». А потом один обернулся и спросил, так внимательно глядя и четко выговаривая слова:
— Ты с ним был? Ты как, ничего не болит?
Я головой покрутил, а второй врач что-то сказал обидное, но первый оборвал его и говорит:
— Отвезти тебя домой? Дома кто есть?
Я сказал, что никого нет, потому что мама в стране кенгуру, а про бабушку-дедушку я решил промолчать.
— Тогда в больницу с нами поедешь пока, там че-нить придумаем, — сказал этот добрый первый врач, но я с ним мысленно не согласился. Я больницы совсем не люблю, неприятности от них только. Говорят тихо, смотрят спокойно – а потом ничего хорошего не жди. Папу пусть там бинтуют, я его потом навещу.
Когда они все отвернулись, я зашел за их белую машину «скорая помощь» и спрятался дальше во дворе – а оттуда свернул вниз по улице. И пошел себе…
Идти мне нравилось, одному! Никто меня не дергал, не ругал, прохожие на меня не смотрели и были все радостные и добрые. Я любовался на витрины и изучал облупленные углы домов – один даже поскреб пальцем, никто и слова не сказал мне! Потом я немного устал и завернул во дворы, нашел там лавочку без доски и присел на колышек. Мне сразу вспомнилась сказка, которую мама часто читала мне на ночь, а папа любил ею шуточно ругаться: ««Посажу тебя я на кол!» — царь сказал. Иван заплакал.»
Я вспомнил папу, вздохнул, но все равно улыбнулся – папа был жив, полежит себе в больнице вместо командировки и домой вернется. Зато меня к бабушке-дедушке не отправят, я по улице лучше погуляю.
Тут я заметил кота на газоне, а потом второго. Первый был черно-белый, пушистый и чистый. А другой тоже черно-белый, сильно мохнатый и грязный. И я понял, что он живет на улице. И кот тоже понял, что я в курсе, гордо посмотрел на меня и скакнул куда-то в сторону за дом. А тот, который чистый, наоборот, подошел поближе и стал меня нюхать. Не меня конечно, он еду вынюхивал. Я очень обрадовался, потому что обычно у меня не получается подружиться с животными, вот папа мне никого и не покупает, и я сижу дома сам с собой, а бывает тоскливо. Этот кот прямо сразу меня полюбил. Но тут из распахнутого подъезда вышла противная бабка в фартуке – и бросилась к коту. Я даже удивился, что такой спокойный кот живет с этой злобной бабкой. Бабка сначала поговорила с котом, что его обидят «бомжастые кошки», а после на меня посмотрела совсем злобно, и я понял, что я даже хуже для нее, чем бомжастая кошка, и если посижу тут еще, она начнет громко кричать, чтобы я испугался. Мне этого не хотелось – день был чудесный, как в стишке про зиму… И котенка мне теперь папа купит, я ему скажу, что надо пробовать разных, кому-то я понравлюсь!
Поэтому я встал и пошел дальше.
Я немного постоял на углу старинного трехэтажного дома с круглыми балкончиками, поразглядывал его, потом увидел, как сбоку у черной пухлой двери на ступеньках курят веселые девушки, а с ними старый седой дядька в жилетке с карманами, как у моего дедушки «для улицы». Они были такие… как в старом кино, где все смеются, оживленно передвигаются и так немножко подпрыгивают от своей живости. Мне это ужасно нравилось, но они меня заметили – и я пошел дальше.
Я шел мимо разных киосков с едой и даже немного перекусил. Две тетеньки хотели съесть сосиски, а булки выкинуть – булки мешали им влезть в купальник. Я послушал их и попросил оставить мне, я доем. Они оставили, а еще дали мне полбутылки газировки, которую не допили. И главное, ни о чем не спросили, это было лучше всего.
Но я не заметил, как случилось, и почему так вышло, что день стал другим. Солнце светило, люди шли мимо, а я сел на скамью на остановке, чувствовал, как пахнет краской, землей, бензином, еще чем-то… что вызывало во мне такую тоску… она как черная коробочка, в которой меня заперли. И я завыл.
— Папа… — завыл я. – Папа, отвези мне в страну кенгуру…
На меня начали смотреть люди. Но мне было все равно, я их даже ненавидел, я закрылся от них, я спрятался в свою коробочку, на глаза давило и давило, и я их зажмурил от страха – не видеть людей. Слишком много людей вокруг меня…
— Вот он, — сказал голос. И я узнал доброго врача.
Я поднял голову. И сказал:
— Поехали…
И махнул рукой.
А он ответил:
— Придумаем что-нибудь. Отец твой очнется, скажет, куда тебя отвезти.
И повел меня к машине. Оттуда на меня через открытую дверь смотрел второй врач, обидный. И этот обидный сказал со злом, показывая мне зубы, как зверь:
— Гоняй тут еще по улице за этим олигофреном! Нормальным людям помощь нужна, а нам дебила ловить – забота… И сдох бы не жалко, лучше бы его долбануло, а не отца…