Я решил, что я попаданец. А может быть, нет. Одним туманным утром я проснулся в доме из темных досок, протыканных мхом. Две комнаты, два окна высоко над землей. Запахи разные: сильный – старых деревяшек, послабее — земли, плесени и чего-то съестного, клубней и круп.
Я лежал на жесткой лежанке с лоскутным одеялом. В состоянии прострации встал и поспешил к двери, на крыльцо. И чуть не упал оттуда кувырком.
От высоты – крыльцо было высокое. А еще больше – от открывшейся панорамы.
Дом одиноко стоял посреди бескрайней равнины, луга, заросшего синими сорняковыми цветами и низкорослым кустарником. За спиной громоздились горы – средние, не больше холмов, но без какой-либо растительности, голый камень.
Что было мало похоже на сказки о попаданцах, я не помнил, кто я. Никаких автомобильных аварий в памяти тоже не осталось, в колодцы не нырял, по пещерам не лазил, но, кажется, я болел. Долго болел между делом, потом лежал в больнице, лечился. Ничего смертельного, я не умер, я точно знал это!
Что еще припомнилось… Я не спецназовец, не школьный учитель, я вроде бы серьезный человек при бизнесе: договоры, связи, контакты и контракты.
И я точно женат.
Потому что я сразу представил, как и почему я здесь оказался. Меня опоили, привезли сюда и бросили. Зачем? Две версии. Конкуренты и партнеры, которым я вредил, и они решили мне отомстить. Или жена, которой развод был менее выгоден, чем возможность остаться богатой вдовой.
Первый день я об этом думал. Стенал, заламывал руки, злился. Курить хотелось, и я даже скрутил что-то из травы, пожевал. Голова разболелась от этого горького «косячка» и от голода тоже. Погрыз сырой картошки, нашел котелок, в ящике муку и развел ее водой, которая стояла в бочке около дома – видимо, дождевая. Вкуснее всего оказалась вода.
Через три дня мне уже было все равно, кто и зачем меня сюда приволок. Постоянно хотелось есть, тем более воздух был такой резкий, свежий, как огурцы на морозе, пах травами вместе со снегом, и вызывал зверский голод. Кстати, я не мог сообразить, где же хотя бы приблизительно я нахожусь. Россия? Но где, Камчатка, что ли? Однако еще и дом как-то построен… не по-нашему. Тогда некие северные широты, от Канады до Исландии? Но на кой бес понадобилось тащить меня так далеко?
Хотя неизвестный «благодетель» все-таки позаботился одеть меня по-божески. Я был не в брюках и рубашке с галстуком и не в пижаме, а в свитере толстой вязки и мягких трикотажных штанах с начесом.
Но даже от этой полезной одежды что останется со временем?
Ведь и спустя месяц я все еще не увидел никого и жил в полном одиночестве в своем пустынном месте.
Как я отсчитал месяц? По примеру Робинзона Крузо, высекал отметки – на притолоке двери. Никогда в детстве не читал толком эту книгу, обошелся экранизациями и не понимал фанатичную любовь к ней дворецкого Беттереджа (из «Лунного камня» Уилки Коллинза, Коллинз мне как раз нравился больше). Не интересовался и темой выживания, зачем, если я даже в лесу не бывал… И вот пришлось.
«Благодетель», который приодел меня в свитер, о куртке почему-то не позаботился, а погоды в этом неизвестном мне месте стояли всегда весьма прохладные. Не снабдил он меня и спичками, видать, боялся, что я его сарай могу поджечь с досады. И сразу на второй день я озаботился поисками подходящего инструмента и материала для пошива одежды и добывания огня.
В комнате-спальне нашлась шерстяная попона и еще комок тряпок, которые я раздергал на нитки. Никаких костей в качестве иглы, как у Крузо, у меня быть не могло, зато нашелся кусок тонкой ржавой проволоки. К следующему вечеру я смастерил несуразицу типа пончо, которую потом понемногу улучшал.
С огнем я долго не мог определиться, что было мне особенно досадно, потому как приспособление, похожее на глиняную мазаную печурку, в доме имелось – и я готов был ее хоть по-черному топить, выпуская дым через дверь.
Идею добыть огонь первобытным трением я отмел сразу – результат под названием «не получится, так хоть согреюсь» меня не устраивал. Припомнив сказку Андерсена про огниво, задался целью найти в доме кремень и кресало, очень расплывчато представляя, как они выглядят. А когда нашел, долго пытался себя убедить, что я не фантазирую, и вот эта изогнутая железяка, если ею ударить по бурому каменному осколку, даст мне сноп искр.
Конечно не сразу, но постепенно придумал и трут (кажется, это так называется), и разжег огонь, который напугал меня, занявшись пламенем – хотя чего уж мне было бояться в моей ситуации…
Согревшись и даже насытившись изобретенной едой, я долгие часы стоял рядом с домом или сидел на корточках, глядя по сторонам. Позади ступеньками поднимались серые, как асфальт, каменные холмы, присыпанные белым снегом. Впереди до самого горизонта расстилалась все та же пустошь, что была вокруг меня – трава, синие цветы, низкие кустики. Никакой живности, кроме ящериц и полевых мышей, я не заметил – даже птиц. Один раз высоко в небе парил сокол? ястреб?гриф?.. Но и тот скрылся почти сразу.
Не было видно ни дорог, ни тропинок – ничего. На вертолете, что ли, меня сюда забросили? Или я тут вообще родился, а потом об этом забыл, упав с крыльца головой оземь…
Еще одна мысль меня иногда посещала: я все-таки умер, и это не ад и, конечно, не рай – это чистилище. Моя бедная душа мается между небом и землей, ждет приговора, пока на неведомых весах взвешивают все мои грехи и добрые дела, и надо просто подождать, ведь для вечности эти недели – ничто.
Я очень много плакал, хотя раньше считал это, конечно, постыдным для мужчины занятием. А теперь находил в слезах облегчение, и только свист ветра да шелест дождя над пустошью пытались меня утешить.
Вот тут-то я внезапно и понял, что стал слышать!
В моем сознании вдруг четко выстроилась цепочка, что болезнь создавала мне проблемы со слухом и зрением. Я привык уже постоянно сощуриваться и прислушиваться – а теперь слышал отлично. Для проверки я прошептал сам себе что-то вроде «привет», спугнул мышь, бежавшую от норки к норке – и даже услышал ее писк!
Или горы – я видел их четко до того предела, где они сливались в серо-синюю муть, я и колебание воздуха видел!
Мысль о том, что я умер, снова посетила меня: ведь у умерших нет проблем с болезнями, душа все видит и слышит. Но кивающие головки трав и цветов, копошение ящериц и мышей как будто убеждали меня, что это не смерть, а жизнь.
Как сказал бы Рабинович, разве это жизнь?..
В своем полном уединении я почему-то сперва каждый вечер запирал дверь на толстую металлическую доску-засов – был у меня такой на двери, прикреплен в петлях изнутри. Видно, кто-то, живший там до меня, тоже думал об опасности. А кого опасался я? Сам не знаю. Ведь появление друзей или врагов означало бы хоть какую-то определенность. Может, я боялся внезапности этого появления?
Более того, я воткнул в щель у дверного косяка нож, который и ножом-то было трудно назвать – так, полоска металла с рукоятью, обмотанной тряпкой. Им я свежевал ящериц и мышей, когда преодолел в себе отвращение и сменил вегетарианскую диету на что-то посытнее.
Я вглядывался, вслушивался, просыпался по ночам от того, что мне казалось, будто кто-то стучит в дверь.
С течением дней со мной произошла метаморфоза. Израсходовав весь запас слез, отпущенных мне природой, я ощутил неведомый ранее покой, единение с этой землей, серым небом и вдруг осознал, что мой дом – это вся пустошь, где я обитаю.
И я теперь прикрывал дверь только от холодного дождливого ветра, да и к нему уже начал потихоньку привыкать.
Так что сюрпризов от равнины я не ждал. Это и подтвердилось: гость прибыл с холмов.
Сначала я различил рокот, а потом увидел какой-то грязный старый джип или уазик (не очень я в них разбираюсь), который гремел на каменистой дороге, трясся и падал из стороны в сторону.
Почему-то я не испугался, а просто пошел и выдернул свой недоножик из дверного косяка. Я чувствовал себя сильным, как будто пустошь вокруг была живым существом и меня поддерживала.
Когда машина остановилась невдалеке от дома, оттуда вышел человек, мне близко знакомый и сразу узнанный. Моя жена.
Я уронил нож, и он воткнулся в рыхлую землю рядом с ногой.
Моя жена кинулась к бочке с дождевой водой и долго жадно пила.
— Откуда ты здесь? – сказал я, разглядывая ее.
— Как и ты: карантин, — ответила она, а я тем временем изучал ее вполне чистую новую одежду: ковбойку, пуховик, джинсы. Я-то стоял перед ней в своей куртке, скроенной и сшитой из попоны, и в намотанной на голову бандане из шерстяной тряпки.
— Умыкнула вместе с машиной, — пояснила она, догадавшись, о чем я думаю, и глядя мне прямо в лицо.
— Ты изменился, — добавила она. – Очень.
— Ты что-то знаешь? Что за карантин?
— Твоя болезнь, из-за нее.
— Почему меня отправили сюда?
— Консилиум врачей и все дела – они сказали, что важно не просто изолировать, а создать стрессовую ситуацию и необходимость постоянно искать выход, решение, чтобы выжить. Ну, чтобы были максимально сложные условия, и это поможет вылечить тебя. Ты как?
— Да, я выздоровел, — ответил я, как о чем-то само собой разумеющемся.
— Прекрасно, — она улыбнулась.
— А ты почему? Ты тоже больна?
— Да здорова я! И была здорова! Подстраховаться они решили… Хотя, подозреваю, не все так просто. В результате всей этой хрени столько денег было истрачено, боюсь назвать цифру! А походу и меня еще решили «полечить», чтобы выгрести остаток… Сволочи эти врачи-рвачи. Вирус, вирус, ага… Ты ведь просто устал, да? Конечно, я хотела, чтобы ты снова поправился, у тебя были такие планы! А у меня надежды, ого-го! Теперь надо все восстанавливать, небось, на счетах ни цента, ни копейки не осталось.
Я слушал ее вполуха, а она украдкой рассматривала меня и мой сарай, который я именовал домом.
Взгляд ее задержался на ноже – он стоял прямо, как солдатик рядом со своим командиром.
— Так мы едем? – помедлив, спросила моя жена. – У меня есть карта. Бензина полный бак.
Я слабо улыбнулся: она всегда была инициативной, на кухне, в обустройстве быта, в постели, везде.
А вот сейчас просчиталась.
— Нет, — ответил я в полной тишине.
Даже мыши и ящерки мои затихли, а ветер перестал свистеть.
— Ты будешь ждать вертолет? – спросила она немного растерянно. – Но не факт, что… Разве что Самсонов…
— Я не знаю, кто это. И знать не хочу. И тьфу мне на все.
— Как… что… То есть, ты о чем?
— Наверное, ты жила в этих местах по-другому. Наверное, в тех местах, где мы жили раньше, у нас было что-то общее. А теперь я стал другим. Я думаю, что без этого всего я снова заболею и умру. И я просто не помню, что мне там у вас делать. Так что поезжай без меня.
— Ты свихнулся, — убежденно сказала она. – Эта их гребаная стрессовая ситуация!Она отняла у тебя рассудок.
Я пожал плечами и не ответил: я уже устал говорить, отвык.
— Я еще вернусь! И не одна! – крикнула она, оборачиваясь через плечо и ускоряя шаг к машине.
Хлопнула дверцей, с трудом завела двигатель и поехала назад к каменистым холмам на своем захлебывающемся уазике – видимо, ее карта указывала, что на пустоши нет населенных пунктов.
К тому времени я устал не только говорить, но и думать, и мне было абсолютно безразлично, что из сказанного моей женой есть правда. Я не желал ей зла, но и доброго пути тоже не желал и вместе с моей пустошью надеялся, что она затеряется в пути и времени, и никто не нарушит нашу спокойную жизнь.