Скайроудс – город тысячи воздушных дорог. На самом деле, у него есть только код города – и это набор цифр, букв и значков. Но кто-то из чиновников решил дать ему настоящее имя, власти одобрили, хотя на картах он так и остается закодированным.
В Скайроудс дороги опутывают улицы и районы, как лассо ковбоя – шеи мустангов. Потому их называют не эстакады, магистрали или шоссе, а лассо. У каждого лассо подсветка определенного набора цветов, и этой палитре соответствует название дороги. Подсветка работает не только ночью – днем тоже бывает сумрачно, над городом висит плотный смог, который городские службы деликатно именуют туманом.
Служащие лассо, следящие за порядком наверху или в диспетчерской и кабинете, носят шевроны из его колор-гаммы, а с некоторых пор и жители города, которые пользуются определенной трассой, носят что-то из ее цветов: шнуры, шарфы, повязки, плетение проволоки и бус. Сразу видно, кто приехал с Мистикс, кто с Вайолет или Грин. В шутку они называют это «цвет моего клана» или «моей альма матер». Если бы метки были указанием от власть имущих, люди тотчас возмутились и воспротивились бы, но как истинно народная идея это всем понравилось.
На самом деле, жителям города нет веских причин обозначать свою принадлежность, потому что водители одной лассо-трассы живут приблизительно в одних и тех же «соседствах», и основополагающим принципом ношения знаков является не различие, а сходство и общность.
Причастность к определенному «клану» жителей одной лассо-дороги – это и организационный, и психологический постулат, он создает ощущение уверенности и помогает не затеряться в городе тысячи дорог, которые светятся над ним паутиной разноцветных нитей.
Эстакады не соприкасаются в воздухе, они построены на разных уровнях, зато многие из них рассекают необъятные по ширине и высоте здания.
Именно по упомянутой причине и произошло событие, которое изменило обычный суточный ритм двух лассо-трасс города Скайроудс.
Около пяти часов пополудни в череде темных стеклянных панелей стены одного из зданий вспыхнул квадрат окна, за ним другой, третий – целый ряд огней. Час спустя вдоль стены выдвинулся кронштейн. Человек в очках, одетый как офисный клерк, изучал стену в резких лучах точечных светодиодов на задней панели металлической клети, попутно комментируя:
— Да, есть трещина. Пальцами чувствую, есть. Нет, я не слепой, у меня нормальные очки. Коррекцию зрения я не собираюсь делать, умник! Достаточно в моей жизни оперативных вмешательств. Слушай меня, хватит болтать! Закрываем движение на Пайн и Клауд.
Люди спускались по ступеням вниз, в коридоры, по направлению к аварийному пойнту. Хромированный металл и стекло отражали их напряженные лица. Один человек остановился, облокотился о перила, глядя на городской клубок далеко под ногами, а потом вверх, на громаду здания, куда им предстояло войти. Позади него задумчивый голос сказал:
— Темнеет уже… Закат похож на синяк, зреющий от пурпура и синевы до охры.
Он нехотя обернулся – у противоположной стороны перил стояла женщина… или девушка? Разбираться в ее возрасте ему было лень. Синий свитер, ворот повязан в несколько рядов мягким плетеным коконом.
— Угу, — коротко ответил он. — Интересное сравнение. А здания – это тогда что?
— Они… что-то жесткое, как удар. Небо о них ударилось – и вот синяк.
— Гематома, — поправил он. – Нетипичное такое мышление для женщины… Не цветы какие-нибудь.
Девушка бросила на него быстрый косой взгляд.
— С чем ни сравни, закат это нечто… Но я больше люблю, когда небо и даль. Знаете, где лассо-эстакада делает петлю за городом.
— Знаю, — откликнулся он. – Или лес неплохо, хотя там его мало.
— Пайн? – улыбнулась она, кивая на его древесно-хвойного цвета плетеный браслет.
— Клауд? – усмехнулся он, кивая на ее пестрый с просинью шарф-лассо.
Он подал ей руку, и они двинулись по ступеням внутрь здания.
На площадке около стеклянной стены с панорамой россыпи огоньков на фоне темного города было тихо, люди переговаривались шепотом, словно боялись спугнуть кого-то. Только на ступеньках маршем повыше два старика подтрунивали друг над другом голосами, похожими на воронье карканье, а грузная седая дама в платке заливисто хохотала над ними.
В стороне ото всех хмуро стоял крепкий молодой парень с большой упаковкой еды – курьер или посыльный. Когда Пайн появился в здании, он набросился именно на него, требуя объяснений, однако истерика не возымела никакой ответной реакции, кроме успокаивающего похлопывания по плечу, от которого, впрочем, паникер моментально затих.
Потом они с Клауд долго сидели у окна, и Пайн, как на карте, показывал ей лассо-трассы и районы остановок.
— Я иногда думаю, — сказала Клауд, — какой был наш город… какой он мог быть. Например, вот он старый – поверху идут пара грузовых путей между заводами, а автомобили, алые и по-старинному гротескные, ползут по наземным дорогам, бикая клаксонами, и в них восседают белокурые красотки с алыми губами. И дома вдоль улиц как скалы из глухого кирпича, и толстые заводские трубы в заплатках, и стаи ворон в небе…
— Разве Скайроудс город! Так, технический объект, — поморщился Пайн.
— Нет же, он очень красивый… взлетный, ввысь, даже стрелы башенных кранов. Он так тянется вверх всеми дорогами, что даже…
— Треснул, — закончил Пайн.
Она осеклась, возмущенно открыла рот – и увидела, как он посмеивается безо зла и издевки, просто иронизирует немного снисходительно.
— Вы думаете, это опасно? – тихо спросила Клауд.
— Нет. Дороги остановили, чтобы уменьшить нагрузку и чтоб трещина не разошлась, а то чинить будет труднее.
— А почему она вообще появилась?
— Может, почвенные пласты сдвинулись… Больше ничего не приходит в голову, пока, — он облокотился о колено и потер лоб.
Она посмотрела на его широкое запястье, завязанное шнуром, и увидела светлую полоску шрама, от края рукава и дальше – словно линия пути.
Этот длинный шрам полоснул ее по сердцу, да еще лучи морщин в уголках его глаз, и отражение ламп в зрачках…
Ей стало тоскливо до боли.
— Простите, что я так странно рассказываю… Я художница.
— Это я понял, — он улыбнулся.
— И немного историк.
— И много романтик.
— Да, — она замерла, пытаясь затянуть паузу иллюзии, переходящей в уверенность, что они были знакомы всегда. — Все мы романтики, если…
— Одиноки.
— Я не страдаю от одиночества, — она сделала жест ладонями, будто отстраняясь.
— Я тоже, — ответил он убежденно.
— Давай на «ты», — доверчиво сказала она.
— Как тебя зовут? – спросил он, глядя ей в глаза.
— Клауд, — засмеялась она. – А тебя?
— Пайн, — улыбнулся он.
— Сосна-Пайн. Любишь сосны?
— Никогда их не видел.
— А я видела… но правда, не вживую, на фото. Высокие, стройные и суровые. Как ты.
— Я бы сказал, что облака похожи на тебя, если бы… — он помедлил раздумывая, — в них было столько же света.
Она замерла, чтобы перевести дыхание.
— Знаешь, — сказал он, прикасаясь к темным нитям вязаного шарфа у нее на груди,- почему часть трассы Клауд проходит во мраке? Там нельзя включать свет, опасно. Поэтому автомобили движутся вслепую, прощупывая путь по навигатору.
Она кивнула, и глаза ее расширились не от страха, а от удивления.
— Я боюсь за тебя. Ты каждый день там едешь, летишь на скорости… — его голос дрогнул.
— Я охотно переберусь в район другой трассы, — она легко пожала плечами, и лицо ее, как нимбом, осветилось счастьем.
Звук шагов бегущего человека был таким неожиданным, что вскинулись не только Пайн и Клауд.
— Ну где ты, мы тебя уже ищем, ждем! – крикнул очкарик в офисном костюме.
— Я пойду, — сказал Пайн, поднимаясь и не отрывая глаз от погрустневшего лица Клауд.
Она тоже встала, ожидая поцелуя или еще чего-то, что положено на прощание, и в руки ей лег браслет «клана» Пайн, за миг до того снятый им и еще хранивший его тепло.
— Это теперь твои цвета, запомнила?
Пайн ушел, а ей показалось, что за ним сомкнулась стена сосен с золотыми стволами и зелеными хвойными шапками, устремленными к безоблачному небу.
— Пойдемте, — сказал человек в форме, осторожно прикасаясь к ее плечу. – Вам на выход. Ваша трасса… — он с сомнением посмотрел на ее шею с клауд-шарфом и на руку с пайн-браслетом, прижатую к груди.
Она не ответила, только помахала служащему стиснутым в кулаке браслетом и пошла к выходу не оглядываясь.